"Как много воды", - думал Мэтт, оглядываясь. Он первый раз был на корабле. Он первый раз увидел море - впрочем, возможно, что это был океан, но собаке-то какая разница? Теперь он знает, что ему говорить на небесах, ведь наверху говорят лишь о море. Он увидел море и гордится этим, как гордятся своей гигантской костью собаки. Он полюбил море как только увидел его и понял - он хочет остаться здесь навсегда. Но разве можно ему остаться? Разве простая глупая собака может решать, где ей жить? Может, конечно, сбежать от хозяев, но Мэтт - это не та собака, которая может выжить в этом жестоком мире, погрязшем в бессмысленной череде событий, убийств, мыслей, слов и людей. Весь мир для него - это одна сплошная бессмыслица. Он ведь собака. Его не интересовал мир, он о нем не заботился. "Зачем мне заботиться о мире?" - часто спрашивал себя он, когда ел собачий корм. Что ему до целого мира? Разве могут быть мысли и желания псины глобальными? Быть может, у какого-нибудь далматинца или ротвейлера они глобальны, их чувства высоки, а лай мудр. Однако Мэттью не был такой собакой, к сожалению. Гениальные хозяева пытались чего-нибудь от него добиться, но все тщетно - видно, что животное сообразительное, но то ли слишком равнодушное оно, то ли чрезмерно ленивое. Некоторые друзья семьи думали, что оба варианта вполне подходят. Дживаса никогда не волновало, что о нем думают. Ожидания других людей его тоже не заботили - ибо какого черта от него что-то ждут? Он просто жил, как обыкновенная собака, не обременяя себя ненужными волнениями.
Пес играл со своим лучшим другом Мелло. С ним вообще никто не играл, кроме лохматой немецкой овчарки. Несмотря ни на что, Мэтт к нему очень привязан - любил его трепетной, нежной и наивной собачьей любовью. Он был предан ему, готов пойти за ним и в огонь, и в воду. Михаэль - это лучший человек, которого он когда-либо встречал - впрочем, вполне возможно, что пес считал его хорошим человеком только потому, что от него пахло шоколадом. Единственный, пожалуй, кто его вообще воспринимает как живое существо, а не как какую-то субстанцию, способную только лаять. Обычно мальчик и кормил немецкую овчарку, но порой это делала и Мисора, которую Дживас по какой-то причине называл низкорослым фонарным столбом - она была такой же черной, а лицо её напоминало тот белый шар, находящийся на самом верху черного столба. И когда голодный пес лаял "Гав-гав!", что означает на собачьем языке "Фонарный столб! Фонарный столб!", Наоми мягко улыбалась и кормила Мэтта. Видимо, прозвище её радовало. А, может, она просто не знала о нем. Впрочем, гениальный пес склонялся к первому. Что до Рюзаки, так тот вообще не кормил питомца - то ли из вредности, то ли из-за занятности. Кобель почему-то думал, что черноволосый был до жути вредным и жадным, а потому писал в тапки в любой удобный момент. Правда, за это его ругали и наказывали, но псу было как-то пофиг. А Ниа... его Дживас знал плохо, видел редко, но всегда был убежден, что это не человек, а снеговик - ибо какого черта он весь белый? Подумать только: дома живет снеговик! Конечно, о том, что снег умеет таять, Мэтт не знал, так как был собакой, посему действительно считал, что дома проживает снеговик. Их он знал хорошо: каждый раз, когда Мелло выгуливал немецкую овчарку зимой, собака находила снеговиков, специально построенных для неё, и метила их. Ну а как же? Писать на снеговиков - это прекрасно! Правда, самому Мэтту удалось только один раз пометить снеговика, живущего в его доме (Да, это был его дом). За это ватный ребенок его и невзлюбил...
Ниа, который прежде сидел в углу, что-то буркнул (К сожалению, Мэйл плохо понимал человеческий язык, а потому не смог разобрать слов ватного мальчика) и куда-то поплелся. Пес печально глядел сквозь оранжевые стекла гогглов вслед удаляющемуся снеговику, которого по какой-то причине называли Ниа или "кусок ваты". Мэтт жалел, что не успел пометить его - он очень любил "метить" снеговиков. "Может, пойти за ним?" - спрашивал сам себя он. Однако рыжий не мог оставить своего друга одного. Посему решил остаться на месте и продолжить играть с Мелло.