Как сильно можно любить свою работу? Ученые посвящают поиску жизнь, клерки задерживаются допоздна, предприниматели постоянно думают о ней, созидая.
Другой вопрос в том, как сильно такой трепет к работе пересекается с подобным же чувством к Объекту работы?
Наверное, психологи в какой-то своей, известной мере, любят людей, ботаники — растения, библиотекари — книги, автомеханики — машины... Насколько же нужно любить детей, чтобы стать директором приюта?
В сущности, ни на сколько.
Рувье всегда был довольно замкнутым и нелюдимым человеком, склонным к мизантропии, общество чаще раздражало, чем приносило удовлетворение. Люди не вызывали симпатии, а дети даже отталкивали. Роджер не знал, как себя вести с ними, ведь вряд ли им будет интересен путь радиометки в цикле Кребса или методы выведения человека из зоны комфорта. Мужчина терялся, а когда дети начинали плакать или капризничать — вести себя, как дети — вообще паниковал. Благо, этих сомнительно прелестных сторон не было в его любимом деле. Только списки, досье, графики...
Вот, например, посмотрите, этот воспитанник представляет собой коричневую папку, а тот — красную, этот очень преуспел, об этом говорят его тесты, а тот — не слишком, значит, первый метод оказался гораздо действеннее второго. И Роджер все правильно спланировал, эксперимент успешен, известно направление следующего шага в создании гениев, совершенствовании свойств биоматериала.
Целый приют особей! Мир, в котором он диктует законы, тянет за ниточки, где Мистер Рувье — это окружающая среда, и к заданиям оной нужно приспособиться, где есть планки, установленные им, собственный естественный отбор и даже своя религия... 
Однако в таком подходе есть и прорехи. Чертовски большие, совершенно не очевидные, как темная материя где-то на окраинах, казалось бы, идеальной галактики. 
Загадкой и главной проблемой всегда оставались причины неудач, их масштабы, область, охваченная ими. Сомнения не касались  только самого факта их существования.
«Что провоцировало? Почему кто-то поступил именно так? Что случилось с результатами?» Подобные вопросы имели множество ответов, хаотично рассыпавшихся в голове Роджера. Он не мог выбрать из этой горсти верный, как бы ни старался, оттого раздражался, тысячу раз ворчал, наказывал, воспитывал, превращая кучи и стопки вопросов в один: «Правильно ли Я делаю!?».
Именно в такие моменты сомнений, душевных терзаний и упреков, он задумывался о самом главном, снимая очки и потирая переносицу. Он, на какое-то короткое мгновение, видел черту, объединившую всех этих детей, не зависимо от возраста, расы и способностей.
Все они были всего лишь сиротами. Их было некому любить. Мог ли Рувье заменить им отца? Хотя бы стать копией, подобно тому, как все они подражали своему идеалу детектива... У мужчины действительно было заветное желание — улавливать не только набор качеств-баллов на бумажке, нет, он хотел видеть человеческое. Чего ему самому не хватало. Пусть даже подобным он чурался, смущаясь, раздражаясь, уходя в себя. Хотелось превратить воспитанника в человека, а не на гения, и, уже исходя из этого, субъективно и причастно, сделать выводы, решить его. И насколько бы это его не волновало, он продолжал думать об этом сугубо в теории, неудачно сбегая от собственных мыслей к цинизму и полной объективности. Даже после всех соблазнов такого не опробованного метода, Роджер боялся его. Боялся сломать свою же систему, потерять свои же наработки, испортить  сверхценные образцы. Он ведь ничего не смыслил в людях — только в гениях. 
Хотя бы один раз необходимо было рискнуть.

Для Роджера Бейонд являлся личным Эверестом. Интригующая непостоянностью и, как следствие, непредсказуемостью своих функций, переменная «В» не вписывалась ни в одно уравнение, не подходила ни под один алгоритм, которые мужчина старательно выводил и выстраивал. Это напоминало непроизвольный протест, когда себя оправдывали только случайные схемы. Насмешка, где показатели растут почти самопроизвольно, а не по специальному выверенному сценарию. Вызов директору, принимаемый им с непременным возбуждением исследователя.
Нельзя было сказать, что его старания не были вознаграждены. Каждый вечер просиживая за столом он, кажется, уже нашёл формулу. Прогресс двигался в нужном направлении — наиболее необходимый и плодотворный. Результаты выполнения заданий более чем послушно росли, и как замечательно было с самодовольным наслаждением подкидывать следующие уровни, которые тоже полностью оправдывали себя. Конечно, сбои случались, но в четыре раза реже, чем раньше, ими можно было пренебречь.
Решение было найдено!
Период такой «эврики» продлился недолго. Три месяца назад всё вновь рухнуло. Будто вселенная «Бейонд» изменила свои основные законы, сдвинув куда-то значения констант и разрушив все постулаты. Роджер опять почувствовал себя маленьким человеком, познающим эту изменчивую природу, которая совсем не давалась! Это даже не было похоже на вызов, скорее на движение против направления зарождавшейся науки Рувье. Эволюция не равна эволюции, как и прогресс естественно осуществлять в противоположных направлениях. Можно плодить в этой вселенной звезды, можно — черные дыры, заселять планеты людьми, или оставлять их пустыми. Рувье привык задавать направление, хотя бы частично подталкивая к требуемому результату... Теперь всё было тщетно. Абсолютно.

Любимая верхняя планка карьеры Роджера, перевоплотившись из коэффициетов в щуплого  мальчика, как часто случалось, молчала. В ходе их неформального общения, кажется, никто ещё не пытался вступить в диалог, или же у Рувье просто создалось такое впечатление, ибо ничего по существу сказано не было. Наверное, со стороны казалось, будто они — самая обычная семья — отец и сын, наслаждающиеся погожим деньком в парке аттракционов. Да, обычный сторонний глаз, глядя на прогуливающихся по аллее, по привычке уловил  бы идиллию, которой не было. Присутствие Бейонда, согласившегося на добровольно-принудительное предложение, обременяло директора. Его цель уже была четко сформулирована — поговорить с Бёздеем, как с человеком, попытаться понять его. Но модель плана действий в голове почему-то выглядела слишком просто для того, чтобы заручиться успехом с ней в реальности. Поэтому мужчина и мялся, всё никак не решаясь начать разговор.
Гений, расчленяющий кошек, был интересен Роджеру, в то время как тринадцатилетний мальчик, занимающийся тем же, невероятно пугал. Можно ли было понять такого человека вообще?
Рувье изредка бросал оценивающие взгляды на брюнета. Неделю назад эти руки твердо держали нож, с хладнокровной уверенностью отделяя уши, хвост... Отвратительно с точки зрения людской морали, откуда мужчина редко смотрел на мир. Стоило попробовать.
Разграничить добро и зло, отчеркнуть возможности, разукрасить мир...
Мужчина тяжело вздохнул, проблема была в том, что он не больше Бейонда разбирался в этих вопросах, пусть и не расчленял кошек. 
Неожиданное средство понизить тягучее напряжение в воздухе предстало задумчивому взору цветной палаткой мороженщика, по правую сторону аллеи. Быстрые, относительно темпа недавних, прогулочных, шаги и такой же спешный выбор без сомнений:
— Два шоколадных рожка, пожалуйста. — любимый, ещё с детства, вкус, — Спасибо.
Получить импульс уверенности от мороженого в двух руках — для себя и Бейонда — и почувствовать себя не так скованно.
— Держи. — протянуть левый рожок.
В который раз оглядывая юношу с ног до головы, внезапно удивиться нелепой мысли, что, наверное, нужно было взять для него клубничное...
Неудача. Порождающая раздражение и недовольство. Быстрый поиск выхода из неприятнейшей ситуации.
— Сейчас пойдем прокатимся... — нервно оглядеться, — вон на той штуке.
Роджеру было как-то всё равно что, где, и зачем. Он просто действовал по старой привычке — в соответствии с планом, не сверяясь с желаниями объекта, на которого этот план был направлен. Первые стратегические шаги были сделаны, и, к слову, он действительно старался.

Отредактировано Mello (2013-03-11 23:23:21)